Избранное [компиляция] - Леонид Николаевич Андреев

„Мысли“, и „Бездны“, и особенно „Отца Фивейского“. ‹…› В „Красном смехе“ он попытался дать психологию массового движения, и неудачно. Весь рассказ производит впечатление, что автор взял на себя задачу не по силам» (Весы, 1905, № 2, с. 60–61). Однако уже в следующем номере «Весов», вообще не баловавших Андреева похвалами, была помещена рецензия Вяч. Иванова, другого мэтра русского символизма. Он писал: «Нельзя не почувствовать в этом экстатическом произведении неподдельного крика ужаснувшейся и исступленной души, не ощутить себя, при его чтении, вовлеченным в вихрь безумного кошмара ‹…› „Красный смех“ — сильнейшая, быть может, из проповедей, которыми современное человечество порывается умертвить бессмертного, загадочного ‹…› духа Войны» (Весы, 1905, № 3, с. 43).

Поднял свой голос в защиту «Красного смеха» Андрей Белый: «Упрекают Андреева в субъективизме: вместо того, чтобы описывать массовое движение войск или бытовую картину войны, он будто грезит: но в этом его проникновение в современность. ‹…› Узнать действительность значит сорвать маску с Невидимой, крадущейся к нам под многими личинами» (Весы, 1905, № 4, с. 15). Сходные мысли высказывал Вл. Боцяновский: «Леонид Андреев, ничего не измышляя для воспроизведения сложившейся у него в душе кровавой батальной картины, передает нам, только в красках и жизненно, те же факты, которые знаем все мы, но которых мы, по недосугу или по отсутствию чуткого воображения, не представляем себе реально ‹…› Измышлять Леониду Андрееву было совершенно излишне. Телеграммы и подробные корреспонденции, приходящие с войны каждый день, дают такой материал, какого не измыслит самое пылкое воображение» (Русь, 1905, № 22). «И, прочитав этот рассказ ,— писал Вл. Боцяновский в другой статье, — вы долго не в состоянии будете отделаться от этого красного смеха, который преследует неотступно, давит, как кошмар ‹…› Крик „долой оружие“ — старый, давнишний крик, но у Л. Андреева он звучит по-новому» (Русь, 1905, № 19). Сергей Яблоновский, назвав «Красный смех» экспрессией ужаса, выматывающего душу читателя, восклицает: «Это событие не только в русской, но и мировой литературе. Он переведется на все языки, как по своему чисто художественному достоинству, так и потому, что это самое сильное, самое громкое и самое глубокое из всего, что было до сих пор написано в защиту великой заповеди „не убий“» (Волгарь, 1905, № 55). А вот еще мнение известного журналиста В. Е. Чешихина-Ветринского: «Все, что сжато и сконцентрировано в новом произведении Леонида Андреева „Красный смех“ ‹…› все изо дня в день вы читали в телеграммах и корреспонденциях с театра войны ‹…› За целый год войны не было никем еще сказано так сильно, громко и прямо о „голом правдивом ужасе“ ‹…› Это не только литературно-художественное, но и общественное явление» (Нижегородский листок, 1905, № 53).

Вересаев, участник русско-японской войны, в своих мемуарах иронизировал: «Мы читали „Красный смех“ под Мукденом, под гром орудий и взрывы снарядов, и — смеялись. Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека — способность ко всему привыкать. „Красный смех“ — произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней» (Вересаев, с. 384). Андреев же смотрел на эту «особенность» совсем иначе. В его письме к О. Дымову читаем: «Некоторые — немногие, впрочем, — упрекают меня, что я взялся изображать то, чего не видел, такой упрек представляется мне положительным недоразумением ‹…› И особенно странно такое недоразумение теперь, когда над вкусами публики царят Бёклин, Врубель и т. п. Почти всякий, кто знает меня и знает, что я не был на войне, попервоначалу относится к рассказу с недоверием, а кто меня не знает, уверяет, что я на войне был, и очень разочаровывается, узнав правду. А относительно данной войны, мне кажется, даже необходимо не видеть ее непосредственно, не участвовать в ней, чтобы судить о ней правильно. Так как они все немножко сумасшедшие, то они и не замечают этого и думают, что все обстоит в высшей степени благополучно: шашка рубит, пушка стреляет, тело продырявливается. Нужно стоять в стороне, чтобы слышать, как пищит несчастный человеческий разум под ударами бессмысленно умных ядер и умно бессмысленных приказов к наступлению и отступлению. Бывают случаи, когда „очевидцы“ неизбежно лгут, и очень редко случается, чтобы свидетель мог быть хорошим судьею» (Повести и рассказы, т. 1, с. 679).

В целом же реакция на «Красный смех» была именно такой, какой ждал его автор: «Когда читаешь это произведение, волосы шевелятся на голове, холод пробегает по спине» (Вестник знания, 1905, № 7, с. 103); эта повесть «производит потрясающее, оглушающее впечатление» (Образование, 1905, № 2, отд. II, с. 39). Андреев мечтал еще усилить это впечатление иллюстрациями из «Ужасов войны» Ф. Гойи, но осуществить такое издание не удалось.

В 1905 г. повесть вышла на русском языке в Берлине; тогда же она была переведена на немецкий и французский языки. Берта фон Зуттнер, лауреат Нобелевской премии, автор известного романа «Долой оружие!», президент австрийского общества друзей мира и вице-президент международного Бюро мира в Берне, писала в предисловии к немецкому изданию «Красного смеха»: «Он обратит к идее мира тысячи умов. Правда, военные специалисты ‹…› отделаются от рассказа словами „преувеличение, фантазия, неправда“, но другие читатели будут потрясены. ‹…› Только истекающим кровью, сжимающимся от боли сердцем можно создавать такие вещи» (см.: Ильев С. П. Леонид Андреев в немецкой критике. — Вопросы русской литературы. Вып. 1 (10). Львов, 1969, с. 65). «Как социальный писатель, Андреев воспроизвел в своих глубоко затрагивающих описаниях не только ужасы маньчжурской резни, но и беспримерное жестокосердие власть имущих, которые еще увеличивали эти ужасы», — говорилось в статье немецкого критика Голанта, опубликованной в «Pester Lloyd», 1906, 23 декабря, № 314. Кроме немецкого, уже в 1905 г. появились переводы «Красного смеха» на английский, испанский, болгарский, французский, финский, польский, румынский, венгерский, сербский, грузинский и др. языки. В отделе рукописей ИМЛИ хранится недатированное письмо Н. Д. Телешову от датского консула в Москве Ланге. Письмо содержит просьбу передать Андрееву, адреса которого консул не знает, прилагаемый номер датского журнала с началом перевода «Красного смеха». В 1907 г. перевод «Красного смеха» на эсперанто напечатан в журнале «Русланда Эсперанто».

Впервые, под заглавием «Иуда Искариот и другие», — в «Сборнике товарищества „Знание“ за 1907 год», кн. 16 (СПб., 1907).

Задумано это произведение было годом раньше: в марте 1906 г. Андреев, живший тогда в Швейцарии, просил своего брата Павла прислать ему книги Ренана и Штрауса «Жизнь Иисуса» (Повести и рассказы, т. 2, с. 413). В мае того же года он сообщал Серафимовичу: «Между прочим, я подумываю со временем написать „Записки шпиона“, нечто по психологии предательства» (Московский альманах, 1926, кн. I, с. 294). Однако окончательное решение этот замысел получил только в декабре 1906 г. на Капри, куда Андреев переехал из Германии после смерти жены. Горький